— А теперь еще есть закон, записанный на табличках, который создает прецедент для любого, кто захочет отобрать у тебя командование. — Сулла вздохнул. — Не так все просто, правда? Я никогда не думал о трудностях, с которыми можно столкнуться, просто чтобы выжить в политике, не говоря уже о том, чтобы способствовать могуществу Рима.

Слова Суллы рассмешили Мария. Он весело засмеялся, хлопнул Суллу по спине.

— Да, Луций Корнелий, это совсем не просто. Но именно поэтому и стоит это делать! Какой человек, способный и честный, захочет гладкой дороги? Чем более тернист путь, чем больше препятствий на пути, тем сильнее удовлетворение.

Это был ответ личностного характера, он не решил главную проблему Суллы.

— Вчера ты сказал мне, что Италия совершенно истощена. Столько людей погибло, что среди граждан Рима уже нельзя набрать войско. Сопротивление вербовщикам среди италийцев усиливается день ото дня. Где же ты найдешь достаточно призывников, чтобы набрать четыре полных легиона? Ведь ты сам говорил, что не можешь нанести поражение Югурте меньшей силой.

— Подожди, пока я приступлю к выполнению обязанностей консула, Луций Корнелий, и увидишь, — вот все, что мог Сулла узнать от него.

Во время празднования Сатурналий благие намерения Суллы лопнули. В те дни, когда Клитумна и Никополис жили с ним в Риме, конец года всегда был очень веселым. Рабы возлежали, щелкая пальцами, а обе женщины бегали, хихикая и выполняя все их желания. Все очень много пили, и Сулла предоставлял свое место в их коммунальной постели любому рабу, выразившему такое желание. А когда Сатурналии заканчивались, все возвращалось в норму, словно ничего непристойного и не происходило.

Но в этот первый год своего брака с Юлиллой Сулла отпраздновал Сатурналии совсем по-другому. Ему пришлось провести первые рассветные часы в соседнем доме, в семье Гая Юлия Цезаря. Там тоже в течение трех дней, пока длился праздник, все было наоборот: рабам прислуживали их хозяева, рабы дарили им подарки. Потребовались специальные усилия, чтобы обеспечить еду и вино, чтобы все было восхитительно и в большом количестве. Но на самом деле ничего не изменилось. Бедные слуги возлежали на ложе неподвижно, как статуи, и смущенно улыбались Марсии и Цезарю, когда те сновали между триклинием и кухней. Никто и не мечтал напиться, и уж определенно никому и в голову не приходило сделать что-нибудь эдакое, что могло бы смутить всех, когда все в доме вернется на прежние места.

— Было очень интересно, — сказал Сулла, когда он и Юлилла прощались на пороге в конце третьего дня праздника. Он держался очень осторожно, чтобы никто, даже Юлилла, не понял, сколько сарказма таилось в его словах.

— Было совсем неплохо, — сказала Юлилла, следуя за Суллой в их собственный дом, где, ввиду отсутствия хозяина и хозяйки, рабам предоставили трехдневный отдых.

— Я рад, что ты так считаешь, — сказал Сулла, закрывая ворота на засов.

Юлилла вздохнула и потянулась:

— А завтра обед в честь Красса Оратора. Признаюсь, не могу дождаться, когда пойду туда.

Сулла остановился посреди атрия и повернулся, глядя на жену:

— Ты не пойдешь.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Только то, что сказал.

— Но… но я думала, что супруги тоже приглашены! — воскликнула она, лицо ее сморщилось.

— Некоторые супруги. Не ты.

— Но я хочу пойти! Все только и говорят, что об этом обеде, все мои подруги завидуют — я сказала им, что пойду!

— Очень плохо. Ты не пойдешь, Юлилла.

Один из рабов встретил их возле дверей кабинета. Он был навеселе.

— О, как хорошо, вы уже дома! — брякнул он, покачиваясь. — Принесите мне немного вина, да поскорее!

— Сатурналии закончились, — очень мягко ответил Сулла. — Пошел вон, дурак.

Раб ушел, мгновенно протрезвев.

— Почему ты в таком зверском настроении? — требовательно поинтересовалась Юлилла, когда они вошли в спальню.

— Я не в зверском настроении, — ответил он, подходя к ней сзади и обнимая ее.

Она отодвинулась.

— Оставь меня!

— А в чем дело?

— Я хочу пойти на обед в честь Кассия Оратора.

— Ты не можешь пойти.

— Почему?

— Потому, Юлилла, — терпеливо стал он ей объяснять, — что это не та вечеринка, которую одобрил бы твой отец. И супруги, которые там будут, — это женщины того сорта, которых твой отец тоже не одобрил бы.

— Но я больше не подчиняюсь отцу и могу делать все, что захочу.

— Это не так, и ты это знаешь. Ты перешла из рук отца в мои руки. И я говорю, что ты не пойдешь.

Не говоря ни слова, Юлилла подобрала с пола одежду, набросила халат на свое тонкое тело. Потом повернулась и вышла из комнаты.

— Как угодно! — крикнул ей вслед Сулла.

Утром она была холодна с ним. Он не обращал на это внимания, а когда он уходил на званый обед, ее нигде нельзя было найти.

— Избалованная девчонка, — буркнул он.

Размолвка должна бы позабавить его. Но ему было невесело. Печаль поднималась откуда-то из глубины, гораздо глубже того пространства, которое занимала Юлилла. Его совсем не прельщала перспектива обедать в богатом особняке аукциониста Квинта Грания, который устраивал этот обед. Когда он получил приглашение, то был по-глупому доволен, расценив его как предложение наладить дружеские отношения в кругу молодых сенаторов. Потом он услышал всякие сплетни о таких пирушках и понял, что его пригласили из-за его темного прошлого. Это должно будет придать экзотики и развлечь аристократов.

Теперь, направляясь на эту вечеринку, он понял, в какую ловушку он попал, женившись на Юлилле и пополнив ряды своей ровни. Да, это была ловушка. И пока он живет в Риме, из нее не вырваться. Хорошо Крассу Оратору — он-то мог безнаказанно посещать вечеринки, устраиваемые исключительно для того, чтобы бросать вызов эдикту его отца, регулирующему государственные расходы. Красс ничем не рисковал. Он легко позволял себе роскошь вести себя вульгарно и благоволить к таким выскочкам, как аукционист Квинт Граний.

Войдя в просторный триклиний Квинта Грания, Сулла увидел Колубру, улыбающуюся ему поверх позолоченного бокала. Она призывно похлопала по сиденью рядом с собой. «Это правда, я здесь как посмешище», — подумал он, широко улыбнулся Колубре и отдал себя в руки подобострастных рабов. Никаких интимностей!

Зал был набит обеденными ложами — шестьдесят гостей будут возлежать на них, чтобы отпраздновать вступление Красса Оратора в Народный трибунат. Но, подумал Сулла, садясь рядом с Колуброй, Квинт Граний понятия не имеет, как устраивать настоящую вечеринку.

Когда шесть часов спустя он уходил — что означало, что он ушел значительно раньше других гостей, — он был пьян. Его настроение скакало от принятия своей участи до черной депрессии, в которую он, вступив в общество, положенное ему по праву рождения, надеялся больше никогда не впадать. Он чувствовал себя разбитым, обессиленным и — невыносимо одиноким. Всем своим сердцем, всем телом он жаждал подходящей, любящей компании, кого-то, с кем можно от души посмеяться. Друга, свободного от скрытых мотивов. Кого-то, кто будет полностью принадлежать ему. Кого-то с черными глазами, черными кудрями и самой восхитительной попкой в мире.

Он шел быстро, словно на крыльях летел всю дорогу до квартиры Скилакса-актера, запрещая себе думать, какой опасности себя подвергает, куда может завести его эта дорога, как это было опрометчиво, как глупо, как… а, все равно! Скилакс будет там. Придется сидеть, хлебать разбавленное вино и болтать со Скилаксом о пустяках, поедая глазами его мальчика. Никто не сможет сказать ни слова. Невинный визит, ничего больше.

Но Фортуна продолжала ему улыбаться. Метробий был один, оставленный в наказание, а Скилакс уехал навестить друзей в Антий. Метробий был один! Как он рад был снова увидеть его! Суллу переполняли любовь, голод, страсть, горе.

Насытившись, он посадил мальчика на колени, прижал к себе и чуть не заплакал.

— Я слишком много времени провел в этом мире, — сказал он. — О боги, как же я скучал по нему!